Миллионер со смыслом: чего хотят русские деньги

Устои российского государства снова зашатались. И в этом нет катастрофы или неожиданности: аварийное восстановление государства с опорой на бюрократию возможно было только как временное решение. А что может стать постоянным? Подразумевается, что, отказавшись от коммунистического проекта, мы строим демократию западного типа. То есть буржуазную демократию — государство, которое опирается прежде всего на национальную буржуазию. Но существует ли в природе российский предпринимательский класс? Или есть только глобальные хищники с родиной в офшорах и с привычкой карикатурно сорить деньгами? Превратились ли «новые русские» в национальных буржуа? Чего хотят и к чему стремятся сегодня по-настоящему богатые люди?

Небольшой зал, забитый молодыми людьми. В ресторане «Пироги» идет «среда “РР”». Тема разговора — прошедшие и предстоящие митинги. Основные вопросы: в чем цель протеста, кто может его возглавить, чего нужно требовать у власти?

— Мы знаем, чего надо требовать, — раздается звонкий голос, в котором неожиданно звякает металл. Бойкая кроха с косичкой берет микрофон.

— Мне двадцать пять лет. С двадцати лет я владею собственным предприятием. Я и мои друзья много учились и много думали. Мы знаем, чего потребовать у власти, мы готовы возглавить…

Неприязненное молчание аудитории. Через минуту спор возобновляется. У бойкой крохи никто так и не спросил, что она хотела сказать.

Согласно опросу «Богатые и бедные в современной России», проведенному в 2003 году Институтом комплексных социологических исследований РАН, богатым у нас тогда считался человек с доходом выше 20 тысяч рублей на члена семьи в месяц. Во всяком случае так думали бедняки, чьи доходы составляли две тысячи рублей. Причем, по мнению бедного большинства, богатство у нас достается исключительно ценой попрания моральных ценностей, утраты личной свободы и полной нравственной деградации. На вопрос «Хотите ли вы миллион?» 30% респондентов ответили: «Нет, не хочу», — а 50% не захотели для этого ничем жертвовать.

Выходит, бедность и богатство в России до сих пор понятия скорее нравственные, чем экономические. Первое подразумевает честь, достоинство и талант. Второе, сами понимаете, ассоциируется с яхтами, «майбахами», дорогими девками и полной бездуховностью.

Это в Европе отношение к богатым основано на принципе «заработал — разбогател — стал приносить пользу», а в России царит убеждение «наворовал — разбогател — и пошел гулять». Богатых как-то даже жалеют. В смысле — бедные вы, несчастные, продали душу дьяволу за бабки, а что получили? Золотую клетку и жену-проститутку.

С 2003 года таких масштабных исследований в России не проводилось. Как говорят социологи, богатые власть не интересуют. Но вряд ли за восемь минувших лет любви к капиталистам у нас прибавилось. Сегодня миф о бизнесмене все тот же: безнравственное чудовище, выжимающее из родины все соки и в любой момент готовое свалить на Запад.

Образ плохого богатого для России не новость. На фоне классических Кнуровых и Паратовых только один русский классик — Мельников-Печерский, и то лишь однажды, изобразил капиталиста нормальным человеком с нормальными жизненными ценностями. Увы, этот небольшой рассказ — «Красильниковы» — в школе никогда не проходили. Зато проходят Маяковского с его сочными буржуями, жующими рябчиков.

Когда в 1995 году на Втором конгрессе предпринимателей России был проведен форум на тему «Предприниматель и общество», общий смысл всех прозвучавших на нем выступлений свелся к одному: «Нас не любят!» Российский бизнес так и существует в чем-то вроде лепрозория для богатых. Там, конечно, есть все что душе угодно, но лучше туда не ходить — вдруг заразишься.

Но мы все же решили сходить. Чтобы понять, как реально устроен внутренний мир современных российских капиталистов.

Цебоев и человеческое лицо

— Да, так к даунам относятся. С жалостью. А между тем 97% даунов — совершенно счастливые люди.

Мы сидим в кафе с Азаматом Цебоевым, главным редактором журнала MENU и владельцем крупного пиар-агентства. Передо мной человек космополитичной внешности, склонный к рефлексии. В начале нулевых, когда создавался MENU, Азамат видел в своем журнале примерно то же, что Ленин в газете «Искра», — не только агитатора, но и организатора. Уж больно похожи были ситуации: сто лет назад в России не было класса рабочих, десять лет назад в России не было класса богатых.

— Богатых не было еще в начале двухтысячных, — рассеянно перебирая пальцами по сенсору планшета, говорит Азамат. — Были просто люди, которые получили много денег. Идеология начала формироваться довольно поздно, при раннем Путине. Этому классу нужно было самоопределиться, найти себя…

Главный вопрос, стоявший на повестке дня, был вопрос формы. Как должен себя вести уважающий себя бизнесмен, как выглядеть, как вообще он должен жить? Форму копировали с западных образцов, накладывая на местные реалии. Позорища было много. Все было перемешано: оргии патрициев, Оскар Уайльд, кокаин, разврат, первый бал Наташи Ростовой, заседание парткома...

Безобразия продолжались вплоть до 2003 года. Только тогда малиновые пиджаки наконец сменились элитными западными марками, крутые джипы — элегантными «бентли», понты — качеством жизни. Все — от маникюра до особняка на Рублевке — демонстрировало вопиющую успешность.

— Как на знаменитом плакате Логвина «Жизнь удалась», где текст был написан черной икрой по красной, — без тени юмора говорит Азамат. — И тогда, после первого насыщения, наступил идеологический перелом…

Разочарование настигло наш бизнес в 2005 году. Административная вертикаль уже была выстроена, олигархи наказаны, а тем двадцатилетним пацанам, которые запускали свой бизнес в начале 90-х, стукнуло тридцать пять. Для них настала середина жизни, то самое время, когда лирический герой Данте «очутился в сумрачном лесу». И там, в этом лесу отчаяния, и обнаружилась классовая специфика русского бизнеса.

— В России люди вообще склонны искать во всем какое-то содержание, — рассуждает Азамат. — В какой-то момент люди с деньгами поняли, что… ну, нет в этом ничего. Для человека как единицы физиологической разницы между десятью и ста миллионами, в общем, нет — ты не можешь всего этого потребить. Нужен был смысл, потому что иначе невозможно.

Так уж вышло, что история нашего бизнеса совпала с историей одного поколения. Ее начали двадцатилетние мальчишки, на чьи головы свобода упала вместе с дипломами о высшем образовании. Никакой традиции предпринимательства, никакой философии денег этим полуголодным советским мальчикам не прививали. Они честно играли в новые игрушки и медленно взрослели. Сейчас им за сорок. На вопрос, чем теперь живет бизнес, Азамат, подумав, отвечает:

— Наступил такой момент, когда богатые люди стали встречаться со своими предыдущими женами, чтобы просто поговорить, потому что с нынешними разговаривать не о чем…

Здесь можно было бы добавить что-то лирическое в духе «Богатые тоже плачут», но важно другое: у российского бизнеса было, есть и будет очень человеческое лицо.

Я наугад подбираю имена успешных предпринимателей и задаю им вопросы. Я хочу понять, каково выражение этого лица.

Доля и хорошие вещи

— У меня никогда не было ни «майбаха», ни малинового пиджака… — смущенно разводит руками Сергей Доля, генеральный директор компании Soundline, представитель крепкого среднего бизнеса и по совместительству известный блогер.

Сергей — большой, неторопливый, уверенный в себе человек с доверчивыми глазами. Допрашивая его о наличии у него земных благ, я чувствую себя чем-то средним между идиоткой и революционным матросом.

— Сейчас все уже наигрались в эти цацки, — говорит Доля. — Я думаю, это началось с Абрамовича, который ходит с часами Swatch. Пластмассовые такие. Он очень правильный парень. А для меня, возможно, это просто личное. Когда деньги появились, да, было такое: «О, можно это купить, это!» А сейчас телефон Vertu у меня валяется в ящике стола. Он весь из космических технологий, с алмазами и всем на свете, но я больше не хочу с ним ходить. Это со мной года четыре назад случилось.

— А с другими?

— Наверное, так же. У нас с 90-х годов остался образ «нового русского», который открывает дверь ногой и говорит: «Если у вас нет миллиарда, идите сами знаете куда». Это Полонский как-то сказал. И нам стыдно, что нас с ними ассоциируют, потому что мы не такие. Мне реально стыдно, что про меня будут так думать: яхты, девочки, Куршевель. Я не был ни разу в Куршевеле. И я уверен, что таких людей, как я, много.

Сергей давно достиг такого уровня жизни, когда хватает на хлеб, колбасу и даже хобби — путешествия, и еще что-то остается.

— Какой у меня выбор? — по-детски распахивает глаза Сергей. — Я могу покупать яхты, «майбахи». Но я от этого не получаю удовольствия. Я очень люблю Россию, не собираюсь никуда уезжать. Я вижу, что могу сделать что-то для страны, даже не обладая властью.

Для начала Сергей, как человек аккуратный, решил страну почистить: рыбачил на Волге, увидел, как местные рыбаки стоят на кучах мусора, — непорядок! Сергей написал в блог, объяснил ситуацию и позвал народ на субботник.

— Мой посыл был такой: ребята, никаких пряников вы не получите, но если у вас есть желание оторвать задницу от дивана и руки от клавиатуры, давайте выйдем и сделаем что-то реальное. — Тут Сергей изумленно разводит руками. — Честно говоря, я ожидал, что будет две-три тысячи человек. Но это вылилось в огромное движение — 16 тысяч человек в 120 городах. Это было удивительно.

На вопрос, зачем ему это надо, Доля отвечает исчерпывающе ясно: «У меня внутри свербит». И, похоже, свербит не у него одного. Вместе с ним российским мусором заморочились «Кока-Кола», «Билайн», Касперский, Lenovo, DHL. Сейчас Доля регистрирует некоммерческую организацию под названием «Меняю мир».

— Моя задача — не поработать один раз дворником, а изменить менталитет людей, — азартно втолковывает он мне. — Мы сейчас готовим новую акцию: 15 декабря в тех городах, где сможем договориться о вывозе мусора, поставим урны. Я обратился к бизнесу: дайте деньги на одну урну, мы от вашего имени ее поставим.

— И как отреагировал бизнес?

— Очень положительно. Очень многие хотят участвовать. А проектов неполитических, как у меня, очень мало. Я говорю: мне неважно, какие флаги вы с собой принесете, мне нужно, чтобы вы пришли и сделали дело. Для бизнеса это очень важно.

— Почему вы так не любите политику? Отличный способ изменить мир!

— Я очень не хочу в политику, это грязь, не мое, — качает головой Доля. — Но я хочу влиять на свою страну.

— Вы бы хотели, чтобы ваши модели социальной активности стали образцом для тиражирования в государственном масштабе?

Доля на секунду задумывается и снова решительно качает головой:

— Нет, не хочу. Это не должно идти со стороны государства. Я сам могу ставить цели и решать, чем я хочу заниматься. Невозможно искусственно тиражировать такой опыт. Это должно идти снизу, изнутри, от простых людей, которые посмотрят и скажут: я разделяю эти идеалы, я хочу что-то делать. Это же не обязаловка, а частная инициатива: хочу — делаю, не хочу — не делаю.

— Вы не говорите «мы». Бизнес не существует как класс?

— Да, согласен, — кивает Доля, — мы никак не объединены. У нас есть общие интересы, но они не так крепки, чтобы мы вместе куда-то шли. Нет силы, которая бы нас объединила.

— А идея делать хорошие вещи для страны не объединяет?

— Не уверен. Мелкие предприниматели не все пока готовы этим заниматься. Хотя, если посмотреть на крупный бизнес, тренд виден. И он, безусловно, дойдет до среднего и мелкого. Я вижу по своей отрасли: все, что было на Западе, постепенно приходит к нам. То же самое с ценностями. У нас сначала был малиновый пиджак и два охранника с пистолетами. А сейчас мы смотрим на Стива Джобса, Билла Гейтса, которые жертвуют огромные суммы на благотворительность, и видим, что мы что-то делаем не так, чего-то мы не понимаем. Мы пытаемся разобраться, почему они такие, а мы другие. Люди начинают осознавать, что не в дорогих машинах счастье, оно здесь, в душе.

— Что бы вы хотели получить? Какие-то дивиденды для бизнеса?

— Абсолютно нет! — обижается Доля. — Никаких дивидендов! Моя социальная жизнь совершенно не связана с бизнесом. Если уж говорить о цели, то я бы хотел, чтобы моим именем назвали самолет. Ну, это образ такой. «Аэрофлот» же называет самолеты в честь ученых, путешественников. И я бы был счастлив, если бы в мою честь назвали самолет, — это было бы признанием того, что я эту жизнь прожил не зря.

— Сколько сейчас таких, как вы? Можете оценить в процентах?

— Думаю, меньше половины.

***

Принявшись за поиски смысла, российский бизнес немедленно натолкнулся на два вопроса: зачем мне все это и зачем я нужен этой стране? На первый ответить было проще. Необходимость простого человеческого добра, которое можно творить с помощью денег, была осознана именно к середине нулевых. И с этого времени число крупных и все чаще анонимных пожертвований в благотворительные фонды, детские дома, больницы и конкретным нуждающимся неуклонно растет.

Исполнительный директор фонда «Подари жизнь» Григорий Мазманянц по моей просьбе подсчитал количество крупных (более 10 тысяч долларов) частных пожертвований с июня 2008 года по июнь 2011-го. Результаты оказались такие: за 2008–2009 год таких пожертвований было 37, через год — 55, еще через год — 89.

— Больше всего меня поразила реакция на кризис, — говорит Григорий. — Когда все это началось, объем средств у нас вырос примерно в два раза. Видимо, люди рассуждали так: если мне плохо, как же плохо должно быть другим!

А ведь плохо в тот момент было именно бизнесу, и именно он, вопреки классической логике капитализма, счел себя обязанным помогать слабым. Сам Мазманянц не видит в этом ничего замечательного: сотни тысяч, отданные из бизнес-кармана, ничто по сравнению со ста рублями, пожертвованными из пенсии одинокой бабушки. Но для предпринимателей важно было участие.

— Анонимная благотворительность стала чем-то вроде бизнес-этики, — говорит Азамат Цебоев. — Вам про это и не скажут ничего. Об этом не распространяются. Но никому не помогать — это теперь как-то уже неприлично.

— А есть чувство вины за богатство?

— Конечно! — пожимает плечами Азамат. — И очень большое. И с ним всем надо как-то жить.

Благодаря этому чувству вины появляется много хороших и полезных вещей. Например, театр «Практика», ставящий современные пьесы «для среднего класса» и твердо удерживающий низкие цены на билеты, фонд «Династия», поддерживающий российскую науку, проект «Парк Горького», галерея «Гараж», урны Сергея Доли и много чего еще.

Но благотворительность далеко не исчерпала идеологический запрос бизнес-элит. Совесть — штука личная, а вопрос о месте бизнеса в жизни России по-прежнему остается открытым. Тут-то и начинается самое интересное.

Бережной и уважуха

— У меня, знаете, тоже был такой период: большая квартира, «мерседес», часы «Брегет». А сейчас я ношу свои любимые часы, дайверские. Им десять лет, не ломаются, стоят 200 долларов. И как-то мне по приколу. Нырнешь — показывают глубину. Машина у меня, да, соответствующая. Ну, черт его знает, машина, ладно, пусть будет — заслужил. — Андрей Бережной, владелец компании Ralf Ringer — единственный национальный обувной бренд, серьезный крупняк, — цепко смотрит на меня поверх очков в агрессивной черной оправе, одновременно подписывая кучу документов. Я объясняю предмет моего интереса.

— То есть вы пытаетесь разделить людей, у которых есть ресурс в виде денег, на какие-то категории типа занимается благотворительностью или не занимается? Покупает «майбах» или не покупает? — Бережной хлопает листами по столу. — Нет, неправильный классификатор.

— А какой правильный?

— Человек может покупать «майбах», потому что ну хочется ему «майбах». Это не есть линия отсечения. Отсечение происходит, когда человек по неизвестным мне причинам утрачивает интерес собственно к деньгам. Ну, завтра у меня будет еще миллион — зачем? Как он может изменить мою жизнь к лучшему?! И тогда он должен найти какие-то новые интересы в жизни.

Бережной по образованию инженер. Закончил институт в ослепительно безнадежном 89-м. Ни работы, ни денег. Госконтора, в которую распределился после института, скоро загнулась. Дальше было все, что под руку попадалось. Паял какие-то схемы, сыр продавал, семечки по магазинам развозил. Случайно зацепился за дистрибуцию индийской обуви. И тут молодого инженера осенило: на черта нам эти индусы? Мы можем сделать лучше.

— Так в чем же ваша цель, если не в деньгах?

— Свобода! Вы понимаете? — Бережной, покончив с бумагами, закидывает очки на затылок и с мрачной яростью сверлит меня взглядом. — Найдите в стране компанию еще одну полного цикла компетенции в обувной отрасли! От бренда до розничной торговли. Мы все делаем сами.

— Но в конце же все равно деньги.

— Нет, вы не понимаете. Дело не в деньгах. Есть бизнесы, в которых «деньги — товар — деньги». Это первый передел, торговля. У тебя есть деньги, ты купил товар, продал — ты купец. А бывает «деньги — товар — товар — товар — товар — и только в конце деньги». Тут сложнее. Внутри этой цепочки ты создаешь некое новое качество, которое без тебя никто не создал. Чем больше у тебя «товар — товар — товар», тем для тебя второстепеннее деньги, понимаешь? Это как в школе: решаешь сложное уравнение, а в конце в учебнике есть ответик. Но если ты правильно решаешь, будет ответ, обязательно будет. У меня в жизни уже давно никаких личных финансовых целей нет. Ноль!

— То есть ваш личный интерес — это собственно бизнес?

— Мой интерес в том, чтобы построить здесь, в России, систему, которая вовлечет таких людей, которым по кайфу созидать, добиваться уважения не по параметру «сколько у тебя денег», а по параметру «я вот это сделал лучше всех». Уважуха, понимаешь! Ежели люди у нас будут руководствоваться такой логикой, опять начнется созидание, захочется дороги строить, музеи, парки. Тогда все запустится. Меня учил в институте дядька, который был соконструктором СС-20. Мне 46 лет, а я не сделал СС-20. Ну какой мне резон в этих деньгах? Самолет летать должен. В ботинках должно быть удобно ходить. Только так.

Бережной относится к разряду гуманитарных тоталитаристов. Типично наш тип, российский. Официальная миссия компании Ralf Ringer звучит просто: «Мы хотим сделать продукт лучше, чем в Европе. Потому что мы умные и гордые!» В кодексе компании есть глава под названием «Во что мы верим». Кредо Ralf Ringer состоит в следующем: «Мы верим в Бога. Мы верим в человека-созидателя. Мы уверены, что людей, думающих как и мы, ДОСТАТОЧНО! Мы уверены, что построение компании на основе изложенных мировоззренческих принципов обязательно приведет ее к долгосрочному экономическому успеху».

— Помните фильм «Горячий снег»? — Бережной снова водружает очки на нос и яростно выстреливает в меня словами, лакируя эффект короткими очередями взглядов поверх оправы. — Там в конце сцена есть, когда Жженов, командир дивизии, выходит из своего блиндажа и видит перед собой поле битвы. А там покореженное железо, трупы, месиво полное. И вот он идет по этому полю и видит последнюю пушку, которая продолжает стрелять. Ну, тут он достает ордена Красной Звезды и говорит: «Парни, все, что могу». А они их в кружки со спиртом бросают. Помните? Офигенная сцена. Так вот мы — такая последняя пушка, которая продолжает стрелять.

— А как же протестантская этика капитализма? «Деньги — это то, что делает нас избранными».

— Никакого протестантизма у нас нет. Вообще говоря, я склонен считать, что, как ни крути, это — русская натура. Это многовековая история жизни в православии, потом в советском православии, при кодексе строителя коммунизма. Это генетически в нас заложено. У нас деньги порождают вопрос — зачем?

— Почему?

— Есть пирамида Маслоу. Знаете? Так вот у нас неудовлетворенность на материальном уровне наступает чуть раньше. То есть нам нужны идеи чуть в большем количестве или чуть раньше, чем у других.

— А есть какой-то «клуб строителей капитализма в России»?

— Никакого клуба нет. Потому что нет ценностной базы объединения. Во всяком случае я ни в какие сообщества не вхожу. Ощущение, что я не один, есть. Но формальных подтверждений этому нет. И это не есть хорошо.

— Идея созидания может стать формообразующей?

— Только она и может! Цель — из страны наших отцов и дедов сделать хорошее место для жизни, счастливое место.

— Вы не собираетесь уезжать, вывозить капитал?

— Никогда. Исключено. У меня нет капитала, у меня есть компания.

— Модель вашего бизнеса может стать моделью для государства?

— А больше негде смотреть. Просто больше негде смотреть! Если говорить о том, чтобы создать сообщество, которому можно делегировать полномочия, которое в состоянии принять на себя ответственность за людей в этой стране, параметров должно быть два. Параметр номер один, ключевой: готов уезжать или нет? Дети у тебя где? Дом у тебя где? Если там — все, не проходишь. А второй параметр: покажи, что ты сделал. Если сделал что-то достойное — проходишь. Два пункта: сделал достойное и не собираешься уезжать. Остаются только последние пушки. Только пушки.

— А у вас лично есть что предложить государству?

— Да, да, у меня-то есть. У государства нет. На какой-то телепрограмме я произнес фразу: «Государство, у вас есть по отношению ко мне какая-то конкретная задача?» На меня посмотрели как на идиота: «А тебе что, самому неохота денег побольше?» Но если мы хотим жить все вместе и достойно, вы хотите передо мной какую-то задачу поставить? Я умею делать ботинки, до фига умею делать ботинок. Вы хотите, чтобы я сделал вам много ботинок? Они говорят: «Да нет, нам все равно, сколько ты сделаешь ботинок». Как все равно? А тогда зачем я делаю ботинки?!

Бережной яростно хлопает ладонями по столу. Это — больное.

— Я вхожу во всякие консультативные советы по легкой промышленности, — с отчаянной иронией продолжает Андрей. — Мне тут прислали проект «Стратегии-2020» по развитию этой самой промышленности. Выделили 18 миллионов рублей какому-то отраслевому институту. Они эти миллионы потратили, написали проект. Хорошо. Я его прочитал. Там что-то такое: «Необходимо повышать конкурентоспособность и эффективность…» Чушь какая-то. Я не понимаю. Я им говорю: «Вы мне скажите — сколько нужно ботинок?» А мне говорят: «Слушай, ну мы же не Госплан». А если не Госплан, если мне никто не может сказать, сколько чего нужно сделать, то что это за стратегия, на хрен? К нам относятся так: вы там что-то производите, ну и производите — это ваше личное дело. А мы, что надо, купим на Западе. Но что может потащить за собой все — и технологии, и общество, и рынок? Только собственное производство. Только производство! Больше ничего.

— Как эта ситуация будет развиваться дальше?

— Знаете, есть такой известный факт: те боевые подразделения, которые хотят во что бы то ни стало остаться в живых, как правило, гибнут, а те, которые готовы жизнь положить на поле боя, — те, как ни странно, выживают. Я тут недавно прочитал интересную статистику. К 1936 году на счетах русских эмигрантов первой волны не осталось ничего. А вывезены были огромные состояния. Но к 36-му году уже ничего не осталось. Понимаете, они хотели выжить и погибли. Но мы готовы к тому, что погибнем. И есть шанс, что мы выстоим. И, может, еще какую пользу принесем…

— Богатый человек имеет рычаг, — говорит Азамат Цебоев. — Самые передовые люди из бизнеса не собираются уезжать. Их основная позиция — надо что-то менять. И люди, которые создали промышленные империи или торговые конгломераты, — они действительно могут поменять жизнь.

Если деньги — это рычаг, то точкой приложения силы должны быть идеи. Именно идеи на сегодняшний день есть главная и самая ценная валюта в сознании наших капиталистов.

— Бизнес-элита — это всегда полигон, — продолжает Азамат. — Элита готова пробовать, экспериментировать, проверять. Как эффективней организовать производство, жизнь, человеческие отношения. И тут доминируют не столько богатые, сколько профессионалы, те, кто умеет доносить свою мысль до богатых и бедных.

За последние несколько лет в России, похоже, успел сложиться особый симбиоз богатых и умных, который и репрезентирует современную идеологию российского капитализма. Вопреки классовой логике расслоение в этой среде происходит не по количественному признаку — «сколько ты стоишь?» — а по качественному: «кто ты?» Соответственно изменился и круг интересов. От количественного — как бы побольше потребить — акцент сместился в сторону качественного — как изменить мир к лучшему.

— Откуда такой гуманизм после «майбахов»?

— Люди повзрослели, они стали делать выводы. В России всегда было непросто жить. Никто и не заточен на то, чтобы жить просто…

— Но ведь все эти новшества — только для своих.

— Правильно. Так и будет, пока нет ключевого звена, которое замкнет элиту и массы, — говорит Азамат. — Это государство должно сделать, больше некому. Если государство не пойдет этим путем, другого посредника между настоящим и будущим не будет. Никакой отдельно взятый капиталист не сможет притащить сюда будущее за уши.

Получается, что беда предпринимателей вовсе не в том, что бедные их не любят. Беда в том, что государство их не слышит.

Дымов и государство

Вадим Дымов (основатель компании «Дымов», сети магазинов «Республика») чуть не вбегает в переговорную своего офиса, где должна состояться наша встреча. Вбегает, потому что торопится, а торопится он всегда. Такой уж человек.

— У меня только на этой неделе три встречи со студентами и еще с кем-то, — объясняет Дымов свою занятость. — Я спрашиваю: «Я вам зачем нужен?» Они отвечают: «Ты даешь энергию, которая вдохновляет нас на какие-то изменения». Я думаю, это — талант, он либо есть, либо нет. Я предприниматель, человек, который берет риски на себя. Таких мало. Из десяти тысяч — один-два.

— Вы нужны государству?

— Я года три назад на встрече с президентом задал вопрос: «Дмитрий Анатольевич, вам нужны такого качества люди?» Он сказал: «Да, нужны». Но у меня, к сожалению, в данный момент нет такого ощущения. Здесь такие, как мы, существуют вопреки всему. Нет, я ничего доказывать не собираюсь. Я самый стойкий. Если я уеду отсюда, то уеду последним. Я вопрос по-другому ставлю: не зачем я стране, а зачем мне страна? Социальная ответственность — она ведь взаимная. Однобокой она не бывает: мы тебя будем чмырить, а ты должен быть социально ответственный, и не дай бог…

— В чем ответственность бизнеса? Благотворительность?

— Ответственность бизнеса — это рабочие места и налоги. То, что я делаю, куда больше, чем просто благотворительность. Я на протяжении двадцати лет даю людям возможность гарантированно зарабатывать.

— И все?

— А никто не обязан быть социально ответственным. Это качество прививает социально ответственное государство. Требовать от предпринимателей, которые зажаты со всех сторон, социальной ответственности безнравственно. Но даже в этих условиях процентов десять предпринимателей сохраняют эту ответственность, потому что они по рождению являются такими людьми. Процентов десять, я думаю, не больше.

— А что такое социальная ответственность государства?

— Законность и уважение друг к другу. Государство определяет правила поведения в обществе, стараясь обеспечить справедливость для всех. У нас же сейчас недоверие друг к другу и ненависть к чиновникам как представителям государства просто зашкаливают. В успешной стране этого быть не должно. Люди во всем мире не любят политиков, это общая практика. Но в большинстве стран, на которые мы ориентируемся в своем развитии, слово «чиновник», или, проще говоря, государственный служащий, будь то работник паспортного стола или полицейский, не вызывает у граждан никакого отвращения, презрения или ненависти. Люди с уважением к ним относятся, зная, что те, в свою очередь, каждый день работают в их интересах, не рысачат с мигалками, не берут взяток. Понимая это, каждый день видя этому подтверждение, никто никуда свалить не стремится. Зачем? Человеку комфортно не только с материальной, но и с духовной точки зрения, а это очень важно. Именно поэтому граждане добровольно берут на себя больше ответственности, не выпячивают свое богатство. А у нас в стране по большей части одни какие-то низменные шумы. Отдельные чиновники даже считают абсолютно нормальным ездить на «майбахах»...

— Кстати о «майбахе». У вас есть?

— Да нет у меня таких вещей! Для меня это глупо. Это вообще глупо. Вы посмотрите, как политики выглядят с этими телефонами Vertu. Это значит, что человек находится еще на первичных стадиях, он еще не прошел личностный рост, а уже на жизнь страны пытается влиять. Но власть не меняется сама по себе. Мы должны им сказать: «Вы обязаны измениться, иначе мы вас сами изменим». Что-то я немного завелся…

Вадим делает глоток чая.

— Что такое личностный рост?

— Пирамида Маслоу, знаете? — не сговариваясь, повторяет Дымов слова Бережного. — Сначала надо голод утолить, потом следуют вопросы безопасности и т. д… На определенном этапе важно и роскоши попробовать, потом понять, что в этом ничего нет, и дальше пытаться менять мир вокруг. Через такой рост многие прошли и поняли, что деньги — только средство. А многие так и остановились на яхтах и золотых телефонах. Общность взглядов — вот необходимый критерий жизни нормального человека. Надо чувствовать одобрение людей, тогда жизнь будет наполнена душевным комфортом.

— А для государства ваша модель ответственности может быть полезной?

— Хороший вопрос. Я об этом не думал. Давайте его разберем на составляющие. Возьмем, допустим, государственную структуру, министерство какое-нибудь, и мою компанию. Мы стремимся в компанию брать людей эффективных, компетентных, которые где-то чего-то добились. И так в большинстве успешных компаний. В государственных структурах есть такое? Думаю, что где-то есть, но такие случаи единичны и являются исключениями. А раз так, то ни о какой эффективности речи быть не может. Идем дальше. Мне нужны эффективные решения, четкие цели и этапы достижения этих целей. У государства есть декларация: мы проведем социальную реформу. Эффекта — ноль. Кто измеряет их эффективность, непонятно. Мне кажется, мы стоим на пороге изменений, мы не сможем долго это терпеть.

— Мы — это класс предпринимателей?

— Нет. Я бы назвал это классом ответственных горожан. Этот класс формируется. И не по признаку богатый/небогатый. Это люди, у которых есть убеждения. У них есть собственность, которой они дорожат и считают, что никто не вправе на нее посягать. Их за рубежом называют «буржуазия». Но я назвал бы их «ответственные горожане». Они меняют многое, если начинают осознавать себя общностью.

— Вы хотите жить в идеологическом или экономическом государстве?

— Я хочу жить в гармоничном государстве, где есть место здоровой идеологии и экономика имеет человеческое лицо.

— А какая может быть идеология русских денег?

— Не знаю. У нас большие капиталы представляют бесчестные чиновники. Они портят репутацию нормальным предпринимателям — людям, которые сами что-то создают. Они являются самыми сильными искривителями общественной идеологии, они смешались с нами, их сложно от нас отделить. Но многие из них не чувствуют никакой ответственности. Власть должна продумать такие механизмы, чтобы туда не могли попадать люди с низкими убеждениями.

— И как же установить этот фильтр?

— Не знаю. Я идеалист. Пока правосудие служит интересам узкой группы, взывать к гражданскому обществу бессмысленно. Тут такая круговая порука, которую разорвать — надо иметь недюжинные силы. Понимаете, тут речь о благородстве, о благородных людях, которые должны прийти в России к власти и поставить вещи на место. Все остальное пусть делают специалисты.

Я начинала с наивного вопроса о смысле русских денег, а получила ответ на вопрос о том, как изменить мир. Мне удалось поговорить с ничтожно малой частью российских предпринимателей. Далеко не все услышанное вошло в этот материал. Но все мои собеседники говорили об одном и том же: «Я хочу сделать эту страну лучше». Можно ли делать из этого какие-то выводы? Социолог сказал бы нет. Да и мои богачи крайне осторожны в оценках. Мне кажется, дело в другом. В единстве взглядов. Когда сообщество российских предпринимателей все-таки состоится как класс, этот класс будет вот таким — эффективным, разумным, европейски образованным, ответственным, прозрачным и свободным от мелкотравчатых коррупционных игр. Это та самая идеология, которая вывела рассерженных горожан на площади. Та самая идеология, которая может выдержать противостояние с существующей политической системой.

Деньги тоже взрослеют

Интервью с Ольгой Крыштановской, доктором социологических наук, руководителем Центра изучения элит в Институте социологии РАН.

Как люди меняются в процессе расширения бизнеса?

Люди сначала удовлетворяют свои потребности. Когда это проходит, наступает следующая стадия — влияние. Но сначала надо заработать, а потом влиять. Деньги же, как люди, взрослеют. «Молодые» деньги, как молодое вино, кружат голову. Они бродят, дают ощущение эйфории. Появляется это демонстративное потребление, желание всему миру показать: вот что я теперь могу! А «старые» деньги — это всегда респектабельность, «скромное обаяние буржуазии», никто уже не выпендривается.

Сейчас бизнес удовлетворил свои потребности?

Здесь не бывает единых периодов для всех. Кто-то только начал, кто-то уже разбогател. Но если говорить в масштабах всей страны, то очень многие начали свой бизнес в конце 80-х — начале 90-х. Это поколение за 20 лет стало или просто богатыми, или очень богатыми. В стадию влияния перешли те, кто начинал в 90-е годы.

Как повзрослевший бизнес общается с государством?

Путин поставил их в те рамки, какие удобны государству. Путин сказал бизнесу: так, или вы не вмешиваетесь в политику, играете по моим правилам, или до свидания. Те, кто с этим не согласился, — мы знаем, где эти люди. Идет великая конкуренция бюрократии и бизнеса, борьба за власть. В западном мире бизнес победил и установилась демократия как форма, необходимая для его развития. У нас бизнес проиграл и всегда проигрывал. Власть на бизнес смотрит как на скрытого врага, она не берет его в равноправные партнеры. Она говорит: если ты лояльный, мы посмотрим. Но это — отношение к подчиненному. И хотя говорят, что Путин начал «перезагрузку» отношений с бизнесом, но может ли он реально на это решиться? Это вопрос классовой борьбы.